Как только дон Мигуэль вышел из кабинета, дон Гутьерре велел пеону проводить к нему посетителя.

Тот не замедлил появиться.

Дон Гутьерре сделал несколько шагов к нему навстречу и, обменявшись с ним церемонным поклоном, спросил:

— С кем имею честь говорить?

— Я — капитан кавалерии, — отвечал незнакомец, — и состою на службе его превосходительства Бенито Хуареса, президента республики, а зовут меня дон Ремиго Диас.

— Весьма рад познакомиться с вами, сеньор дон Ремиго Диас, — отвечал дон Гутьерре с некоторым волнением. — Вы и представить себе не можете, какое удовольствие доставляет мне принимать вас в моем скромном жилище… Вот сигары, сигареты, вот прохладительные напитки… Садитесь, пожалуйста, в это кресло, и позвольте мне обращаться с вами, как со старинным другом.

— Вы необычайно любезны, сеньор дон Гутьерре, — вежливо ответил молодой человек. Затем закурил сигару и сел.

Последовало довольно продолжительное молчание. Испанец ждал, чтобы незнакомец объяснил ему цель своего посещения, а последний, в свою очередь, ждал, чтобы его стали расспрашивать. Наконец, видя, что хозяин не торопится это делать, гость решился заговорить первым.

— Позвольте мне прежде всего, кабальеро, — сказал он, — заявить вам, что мое посещение никоим образом не должно беспокоить вас.

— Оно меня и не беспокоит, кабальеро, — отвечал дон Гутьерре. — Слава богу, мне нечего бояться, я человек мирный, иностранец, и не занимаюсь политикой. У президента нет никаких оснований подозревать меня в чем-либо.

— Вы совершенно правы, сеньор, но, к несчастью, у каждого из нас есть враги на этом свете, и вследствие этого очень часто и на самых порядочных людей поступают доносы, тем более страшные, что они анонимны.

— Неужели и на меня поступил подобного рода донос? — спросил дон Гутьерре, внутренне содрогаясь.

— Я этого не говорю, — спокойно продолжал капитан, — но лица, находящиеся у власти, не в состоянии за всем следить и во всем разбираться сами, поэтому бывают случаи, когда их доверием злоупотребляют люди непорядочные, а честные и абсолютно невинные оказываются впутанными в нехорошие дела.

— Неужели я без моего ведома оказался впутанным в одно из таких дел?

— Разве я это сказал? — невозмутимо продолжал капитан. — Бог мой, кабальеро, мы живем в тяжелое время. Великий человек, ставший во главе нашей прекрасной страны, задался целью преобразовать ее, но его противники всячески препятствуют этому. Вот почему, защищая себя и свое дело, он часто вынужден прибегать к жестоким мерам в отношении лиц, которые тем или иным тайным способом, вольно или невольно, способствуют его врагам, хотя речь идет о весьма достойных и почтенных гражданах.

— Так что же, меня считают одним из таких людей? — вскричал дон Гутьерре, все более и более волнуясь.

— Мне кажется, что я даже и не намекал на это, кабальеро, — отвечал капитан все тем же невозмутимым тоном. — Однако у республики множество врагов и среди них иностранцы, в особенности же европейцы, самые опасные. Испанское правительство до сих пор не может смириться с утратой великолепных американских колоний, виной чему исключительно его собственная беспечность, и все еще лелеет надежду их вернуть. По этой причине испанское правительство наводнило страну своими агентами и шпионами, которым поручено срочно доносить обо всем, что здесь происходит, и оно только ждет удобного момента. Национальное правительство обязано строго следить за этими агентами и шпионами

— Неужели вы имеете намерение, сеньор, — вскричал дон Гутьерре, вспыхнув от негодования, — внушить мне, что я один из тех негодяев, о которых вы говорите?

— Я не имею никакого намерения, сеньор, — отвечал капитан с нарочитой холодностью, — но…

— Виноват, — поспешно перебил его дон Гутьерре, — позвольте мне, сеньор капитан, заметить, что мы толкуем уже около получаса и пока я не услышал ничего, что дало бы мне возможность понять истинную цель вашего визита.

— Разве я не изложил ее вам, кабальеро? — произнес капитан с превосходно разыгранным удивлением.

— Это единственное, что вы забыли сделать, сеньор.

— Это странно, — отвечал капитан. — Я слишком увлекся некоторыми соображениями, которые…

— Очень возможно, — перебил его дон Гутьерре, — но, простите, чем больше я на вас смотрю, сеньор, тем больше мне кажется, что я вас где-то встречал.

— В этом нет ничего удивительного, кабальеро.

— Вы сказали, вас зовут дон Ремиго Диас?

— Совершенно точно.

— Э! Теперь я вас вспомнил. Вы — сын дона Эстебана Диаса, портного, вы — то прелестное дитя, которое я так часто видел в его магазине и которого я при каждом посещении непременно одаривал песетами.

— Это действительно я, кабальеро, -отвечал молодой человек, изящно кланяясь.

— Я в восторге, что вижу вас, сеньор! Но позвольте мне, пожалуйста, задать вам один вопрос.

— Задавайте, сеньор, и, если я только смогу, поверьте, я буду счастлив дать вам удовлетворительный ответ.

— Ведь вы, если я не ошибаюсь, занимались торговлей вместе с вашим отцом, достойным доном Эстебаном? Кстати, он по-прежнему здоров?

— Вполне, благодарю вас, кабальеро. Я действительно занимался торговлей вместе с отцом.

— Тогда каким же образом вы очутились на военной службе и успели дослужиться до капитанского чина? Ведь это очень высокий чин.

— Да, довольно высокий. Но я надеюсь на повышение.

— Буду рад за вас.

— Благодарю вас. Теперь позвольте мне, сеньор, рассказать вам, каким образом я оказался на военной службе. Это произошло очень просто, как вы сами сейчас сможете убедиться… Вы знаете, что наш дом работает главным образом на военных?

— Да, я это помню.

— Ну так вот, занимаясь постоянно пошивом мундиров, мне однажды пришло в голову примерить один из них… Я вспомнил, что генерал Комонфор, сделавшийся впоследствии президентом республики, тоже начинал с портняжничества, но только вместо того, чтобы надеть, как это сделал Комонфор, мундир полковника, я проявил скромность и примерил оказавшийся под рукой мундир капитана, который, на мой взгляд, был мне весьма к лицу… Тогда я отправился представиться полковнику Карваялю, который, между нами будь сказано, задолжал моему отцу довольно крупную сумму. Я попросил полковника присвоить мне чин капитана и зачислить меня в его отряд, погасив тем самым висевший на нем долг. Он с радостью согласился, а я таким образом очутился моей же собственной властью произведенным в капитаны.