Никакое перо не способно описать радость Сакраменты, так неожиданно избавившейся из плена. Избавление казалось ей чудом. В течение длительного времени находившаяся в крайнем нервном напряжении Сакрамента, наконец, расслабилась и потеряла способность управлять собою — она дрожала от страха и отчаянно рыдала.

— Бежим! Бежим! — твердила она и вдруг лишилась чувств — француз едва успел подхватить ее на руки.

— Бедное дитя! — прошептал он, осторожно опуская ее на траву. — Испытания оказались ей не по силам. — У нее обморок, — продолжал француз, — но радость не убивает, и она скоро придет в себя… Ей, может быть, гораздо лучше оказаться бесчувственным свидетелем того, что произойдет здесь. А теперь посмотрим, кто эти негодяи.

— По-видимому, краснокожие, — презрительно проговорил канадец.

— Не думаю, — возразил француз. — Во всяком случае надо внимательно осмотреть их, мне не терпится узнать, с кем мы имели дело.

С этими словами он подошел к негодяям, корчившимся в предсмертных судорогах, и, не давая себе труда нагнуться, толкнул одного за другим ногою.

— Я в этом был почти уверен, -проговорил он через минуту. — Это лазутчики дона Рамона и к тому же еще наши старые знакомые… Взгляните-ка на них, Сент-Аманд, это те самые негодяи, которые так подло бежали от нас и которые хотели выдать нас врагам.

— Клянусь Богом, это действительно они! — сказал канадец.

— Да, это бандиты, нанятые доном Мигуэлем. Ценное же он сделал тогда приобретение, ничего не скажешь!.. Таких гадов надо убивать без зазрения совести.

И прежде чем Луи Морэн успел что-нибудь ответить, непреклонный канадец взял ружье и двумя ударами приклада добил злодеев.

— Что вы сделали, Сент-Аманд? — укоризненно покачал головой француз.

— То, чего они заслужили. А, кроме того, я еще вернул им и долг… Эти негодяи продали наши тайны дону Рамону, они — главные виновники всех несчастий, преследовавших нас с момента отъезда из Гвадалахары… Я нисколько не жалею о том, что сделал, и, если это было бы возможно, то убил бы их еще раз.

— Впрочем, о чем я толкую, — сказал француз, пожимая плечами, — теперь все равно нельзя ничего исправить, значит, не стоит об этом и говорить… Оттащите их в кусты, чтобы они не попались на глаза доне Сакраменте, когда она придет в себя.

Сент-Аманд схватил трупы того и другого за ноги, и, оттащив в сторону, столкнул в яму.

— Эх, и попируют же здесь коршуны! Луи Морэн не мог удержаться от смеха, услыхав такое необычное надгробное слово.

— Теперь, — сказал он, — займемся собственными делами. Прежде всего нам необходимо, пока дона Сакрамента нас не слышит, решить, как будем действовать дальше… Ну, выскажете ваше мнение?

— Гм! — задумчиво проговорил охотник, заряжая ружье. — Вот заряд пороха, о котором я нисколько не жалею, лучшего предназначения ему просто не придумать. Что же касается ответа на ваш вопрос, господин Луи, то, если бы речь шла только о нас двоих, мы быстро догнали бы наших спутников. Но на наших руках девушка, изнуренная усталостью и страхом, и она, конечно, не в состоянии идти наравне с нами… Да мы и не имеем права обрекать ее на столь длинный пеший переход.

Раскинувшаяся вокруг саванна казалась такой же мирной и пустынной, как и в первый день творения.

Прежде чем что-то ответить своему товарищу, Луи Морэн взглянул на солнце, по-видимому желая определить время по его высоте.

— Мне пришло в голову, — сказал он, наконец, — попробовать добраться до лагеря Красных Бизонов, я знаю, где они должны остановиться на ночлег. В нашем распоряжении целых восемь часов, а это более чем достаточно для того, чтобы нагнать караван, даже если мы будем идти очень медленно. Поэтому нам нет необходимости просить гостеприимства у краснокожих.

— Но дона Сакрамента, по-моему, не в состоянии идти.

— А ей и не надо идти, мы понесем ее на носилках.

— Да, конечно, лучше ничего и не придумать! — обрадовался канадец. — Мне почему-то это не пришло в голову, а между тем, решение простое и разом снимает все проблемы. — И он принялся срезать ветки, из которых затем смастерил великолепные носилки.

Луи подошел к девушке как раз в тот момент, когда она открыла глаза. Грустно улыбаясь, она протянула ему руку.

— Как вы себя чувствуете, сеньорита? — спросил Луи Морэн.

— Мне лучше, гораздо лучше, — отвечала она дрожащим от волнения голосом. — Я словно заново рождаюсь. Я жестоко наказана за непослушание и, не явись вы на помощь, я, наверное, погибла бы.

— Об этом не стоит больше говорить, сеньорита, главное, что теперь вы в полной безопасности… Но мы не можем здесь оставаться, нам надо как можно скорее догнать караван и успокоить вашего отца и ваших друзей, которые терзаются в неведении и страхе за вашу жизнь.

— Я попробую идти, — отвечала она, делая усилие приподняться.

— Нет, вы слишком слабы и не в состоянии следовать за нами.

— О! У меня достанет силы, не беспокойтесь, — с улыбкою возразила она.

— Я это знаю, но я не могу допустить, чтобы вы изнуряли себя без крайней необходимости… Для вас приготовлены носилки, и мы понесем вас на них.

— О! Нет, я никогда не соглашусь на это.

— Опять бунт! — сказал француз с нежной улыбкой. — Имейте в виду, сеньорита, вы должны меня слушаться, потому что ваше спасение зависит от того, будете вы или не будете исполнять то, что я вам советую.

— Я повинуюсь вам, раз вы этого так настойчиво требуете, — смиренным тоном сказала Сакрамента.

Охотник приподнял ее и бережно положил на носилки, которые устелил листьями, травой и мхом. Потом мужчины подняли носилки и быстро, словно вовсе не чувствуя тяжести, зашагали по саванне, думая только о том, чтобы как можно скорее добраться до своих.

Шли они довольно долго. Дона Сакрамента время от времени заставляла их останавливаться передохнуть.

Но как ни скоро шли охотники, только перед самым заходом солнца они достигли холма, на вершине которого путешественники разбили свой лагерь, приняв, ставшие теперь уже обычными, меры предосторожности.

Здесь дона Сакрамента, к которой уже полностью вернулись силы, настояла, чтобы ей позволили сойти с носилок.